В два раза увеличилось количество жалоб на домашнее насилие на Северном Кавказе за время пандемии коронавируса. В регионе, где женщины традиционно подвергаются шантажу, травле, физическому и сексуальному унижению, пандемия дала возможность абьюзерам проявить себя с большей силой: женщины оказались запертыми с ними на несколько месяцев в одном доме. Большинство обращений поступило из Ингушетии, Чечни и Дагестана, говорится в совместном докладе семи организаций по защите прав женщин.
Под контролем абьюзера
"По-прежнему пострадавшие боятся или, находясь под полным контролем абьюзера, не имеет возможности обратиться за помощью в правоохранительные органы. Никаких быстрых мер для обращения за помощью российское законодательство не предлагает, – рассказывает юрист проекта «Правовая инициатива» Ольга Киселева. – К примеру, очень полезными были бы такие меры защиты, как обращение за срочным охранным ордером, вызов полиции с помощью СМС-сообщения, звонок с помощью кодового слов. К примеру, в некоторых зарубежных странах во время эпидемии появились возможности сообщить об опасности с помощью кодового слова в аптеке или сбросить сообщение с геолокацией с автоматической переадресацией в чат психологической поддержки (Испания) или сообщить о насилии почтальону или сотруднику службы доставки еды (Великобритания)".
Киселева отмечает: доступные в России на сегодняшний день средства защиты (такие как обращение в полицию и другие правоохранительные) органы неэффективны, поскольку не подразумевают срочной помощи и защиты пострадавшему.
"Заявления рассматриваются месяцами, а все это время пострадавший продолжает проживать вместе с абьюзером, – говорит правозащитница. - Обращения не воспринимаются правоохранительными органами всерьёз, так как считаются «частным делом» каждой семьи. Государство, к сожалению, не предпринимает никаких мер по искоренению гендерных стереотипов о роли и месте женщины в семье, на что России указывал Комитет ООН по дискриминации в отношении женщин по делу Шемы Тимаговой".
По мнению Киселевой, необходимо большее количество безопасных шелтеров на Кавказе, куда могли бы уйти пострадавшие от домашнего насилия: "Мест в существующих убежищах не хватает, отдельную сложность представляет держать местонахождение шелтера в секрете, обеспечить меры безопасности в том случае, если абьюзер преследует пострадавшего".
Постепенное "обесчеловечивание" женщины
Ингушетия считается одной из самых закрытых северокавказских республик, рассказывает местная правозащитница, попросившая не называть ее имени. "За помощью жертвы домашнего насилия не обращаются ни в НКО, ни в полицию. Не говорят об этом даже с друзьями или родственниками", – уточняет эксперт.
Связано это в первую очередь с тем, что на реальную помощь жертвы насилия в Ингушетии не рассчитывают. Большинство пострадавших боится, что если они расскажут о произошедшем, ситуация только ухудшится. Примером бездействия правоохранительных органов Ингушетии служит история Марем Алиевой. Это дело стало первым делом об убийстве жертвы домашнего насилия из России, коммуницированным ЕСПЧ. Алиева исчезла в сентябре 2015 года, в декабре того же года было возбуждено дело об убийстве. Марем обращалась в полицию и рассказывала об избиении её самой и детей, после чего муж подтвердил правоохранительным органам: он действительно применяет силу. Объяснил он это необходимостью "воспитывать" жену. Никаких действий полиция не предпринимала.
Расследование началось благодаря сестре пострадавшей Елизавете Алиевой. Как только она начала добиваться расследования исчезновения сестры, ей начали поступать угрозы, а во дворе ее дома взорвалась ручная граната.
"Женщины на Северном Кавказе страдают полного произвола. Такого положения дел не было у нас с советских времен", – считает ингушская правозащитница. Связано это с наличием нескольких правовых систем, уверена она. На Северном Кавказе сильны религиозные традиции, но при этом действуют и общероссийские законы. Сотрудникам правоохранительных органов сейчас не нужно выражать даже заинтересованность или приверженность некой идеологии, они могут открыто могут высказывать свое пренебрежение по отношению к женщине.
"Происходит постепенное обесчеловечивание женщины и выдавливание ее из социальной сферы", – говорит правозащитница.
Официальной статистики, которая свидетельствовала бы о том, как изменилась ситуация, связанная с домашним насилием, за время пандемии в Ингушетии, нет. Однако, по словам собеседницы, увеличилось количество жалоб от детей. "Мне известно несколько историё о физическом насилии в отношении несовершеннолетних, – рассказывает правозащитница, – Вырос уровень насилия в сложных семьях, в которых практикуется применение силы. Раньше у детей была возможность уйти хотя бы в школу, чтобы избежать побоев. Во время изоляции они не могли сделать даже этого".
Мальчикам повезло чуть больше, уверена правозащитница, им разрешают гулять с друзьями на улице. Для девочек же школа – единственное место, куда они могли ходить. "Никуда больше из-за гендерных ограничений их не пускают. Естественно, уровень насилия в отношении девочек во время коронавирусной изоляции мог вырасти", – говорит эксперт.
Второй наиболее уязвимой группой стали молодые женщины, живущие с родственниками мужа. По словам правозащитницы, работа для этих женщин является отдушиной и чуть ли не единственным местом, где можно укрыться от эмоционального давления со стороны родителей супруга. Во время изоляции они были лишены этого укрытия и могли оказаться как в ситуации психологического, так и экономического насилия.
Третьей уязвимой группой являются женщины, страдающие от побоев со стороны мужа. Количество жалоб от них во время изоляции не изменилось, отмечает правозащитница. "Мне известны две истории избиения молодых женщин за время пандемии. Одна из них даже попала в больницу с многочисленными ушибами и черепно-мозговой травмой", – рассказывает жительница Ингушетии. Связаны ли эти истории непосредственно с изоляцией, она не знает.
"Заставят извиняться на камеру"
О Чечне в контексте семейного насилия в последнее время стали писать довольно много, особенно после того, что случилось с Мадиной Умаевой. Мать Умаевой заявила, что её дочь стала жертвой домашнего насилия, её убил муж. В итоге Умаевой-старшей извинилась за свои слова перед главой республики и семьей своего зятья. А муж скончавшейся получил новый дом от фонда Кадырова.
Правозащитники обратились к главе Следственного комитета России Александру Бастрыкину с просьбой взять под контроль расследование дела о смерти Умаевой. А в Чечне после этого случая многим психологам и сотрудникам социальных служб запретили общаться с журналистами на темы семейного насилия. Некоторые боятся не только потерять работу, но и подставить под удар свою семью. "Самое меньшее, что может произойти, это то, что нас заставят извиняться на камеру, – рассказывает один из психологов, – В Чечне таких случаев просто не должно быть".
По словам специалистов, которые занимаются проблемой семейного насилия в Чечне, в ситуации пандемии случаи насилия регистрировались даже в тех семьях, которые выглядели внешне благополучно. "Прежде члены таких семей редко "пересекались" дома, и поэтому у них не возникали ситуации, приводящие к трагическому исходу, – рассказывает один из правозащитников, имя которого в целях безопасности мы не называем. – Надо помнить: есть не только разные виды, но и разные формы насилия. Изоляция – одна из причин, потому что на стресс все реагируют по-разному".
Правозащитник рассказывает, что число обращений и звонков за психологической помощью в женские центры и отдельно к специалистам-психологам заметно выросло: "В любом случае им помогают. Если насилие системное, то оказывается и комплексная помощь".
По словам собеседника корреспондента Кавказ.Реалии, Чечня отличается от других республик Северного Кавказа в первую очередь видами насилия: "На первом месте здесь экономическое и психологическое насилие, а также шантаж через детей. Большинство женщин не может принимать решение, например, о разводе именно из-за этого. Также популярно и кибернасилие, когда женщины знакомятся с кем-то в сети, их склоняют к проявлению эмоций, а потом требуют денег".
Коронавирусное затишье
Дагестан - пожалуй, единственный регион, где - несмотря на то, что случаи семейного насилия регистрировались, - в целом не последовало шквала просьб о помощи. "Когда ввели карантин, я ждала вала обращений, – рассказывает главный редактор сайта о правах женщин на Кавказе "Даптар" Светлана Анохина. – Но этого не случилось. Я объясняю это затишье тем, что был Рамадан (священный для мусульман мусульман месяц – прим. ред.)".
По словам Анохиной, в Дагестане ситуация с семейным насилием чуть проще, чем в других республиках: "В Ингушетии все друг другу родня, в Чечне действует закон «Рамзан сказал», а в Дагестане всё-таки больше возможностей". Она отмечает, что правозащитники сталкиваются с целым рядом проблем: "Не хватает всего, не хватает понимания, где нужно бить тревогу. Люди не понимают, что такое личные границы, не понимают, что такое насилие".
Случай с жительницей Дагестана Гулей Казанбиевой стал известен ещё в прошлом году. Её преследует бывший муж, однако возбудить уголовное дело оказалось сложно. Казанбиева попала в больницу после общения с мужем со сломанной верхней челюстью, закрытой черепно-мозговой травмой, сотрясением мозга, переломом костей предплечья, многочисленными ушибами на лице и теле. Однако правоохранительные органы считают такой вред здоровью "средним", абьюзеру грозит максимум три года лишения свободы.
Умужат Гусейнову задушил муж, тело убитой закатал в ковер. Судебное решение по этому делу уже вынесено: убийца остался на свободе. Всё дело в том, что входившая в состав комиссии клинический психолог пришла к выводу: супруг Гусейновой совершил преступление в состоянии внезапно возникшего сильного душевного волнения "после тяжкого оскорбления со стороны потерпевшей". Это заключение стало основанием для переквалификации дела на более легкую статью "убийство в состоянии аффекта".
"Дело резко замяли"
Громкие истории о домашнем насилии во время пандемии случались и в Кабардино-Балкарии. 15 июля, стало известно о смерти 28-летней жительницы республики Алены Батыровой. Она вышла из дома 30 мая, по дороге ее "перехватил" на машине муж. Приревновав супругу, он начал избивать ее, а дома избил до полусмерти.
Когда приехала скорая помощь, муж подписал документ, отказ от госпитализации. В итоге Батырова несколько часов пролежала дома. Когда медиков внось вызвала свекровь, женщина была уже в состоянии комы. У нее были многочисленные ушибы, переломы и закрытая-черепно-мозговая травма. Родным свекровь сказала, что у Батыровой инсульт. Только через несколько дней они выяснили, что произошло на самом деле. 8 июля Батырова умерла. На следующий день мужа арестовали, однако вскоре отпустили, сославшись на отсутствие доказательств вины.
По словам местной журналистки, занимающейся темой домашнего насилия, Алены Докшоковой, подобных историй во время пандемии может быть больше. Они просто не получают огласки, если родственники не привлекают внимание к проблеме через соцсети. Но практически все истории заканчиваются одинаково: как бы громко они ни звучали, в итоге дело закрывается. "В прошлом году мы пытались сделать материал о том, как бывший муж преследовал женщину. Она сама начала активно писать об этом в соцсетях, ссылаясь на то, что на официальном уровне ей помочь не смогли, – рассказывает Докшокова, – Дело в отношении бывшего мужа вроде как пытались возбудить, но потом историю замяли".
Полноценную картину о том, как повлияла изоляция на уровень домашнего насилия в республике, составить сложно. По словам журналистки, официальных данных не было и до пандемии. "Если не делать официального запроса в МВД с просьбой предоставить реальные цифры, может сложиться впечатление, что домашнего насилия в Кабардино-Балкарии нет. На самом же деле у каждого жителя найдется знакомый или родственник, который с этим сталкивался", – уточняет Докшокова.
Публично выступать на такие темы в республике всё ещё не принято. "Вроде бы разговоры на эту тему ведутся, и все всё понимают, но идти в полицию пострадавшие всё равно не хотят", – добавляет журналистка. Она уверена, что это связано с понятием стыда. Тема домашнего насилия табуирована на Северном Кавказе, в том числе из-за того, что Кабардино-Балкария - маленькая республика: многие здесь друг друга знают, часто бывает так, что тот или иной знакомый или родственник работает в полиции. Из-за этого пострадавшие стараются лишний раз не говорить о том, что у них происходит дома.
"Существует представление, что обращение в полицию порочит честь семьи. Женщину осуждают за то, что она «вынесла проблему на улицу». Вряд ли ей будет грозить реальная опасность, скорее всего родственники просто начнут давить морально", – говорит Докшокова.
В состоянии рефлексии
В Северной Осетии пострадавшие всё же обращаются за помощью, иногда дела об избиениях в семье даже передаются в суд. Так произошло с делом 32-летнего жителя Владикавказа Вадима Техова, которого обвиняют в жестоком убийстве бывшей супруги Регины Гагиевой в сентябре 2019 года.
Техову инкриминируют два преступления. Первое, по версии следствия, он совершил 3 ноября 2018 года возле одного из баров Владикавказа, где подрался с двумя жителями Ингушетии. Во время драки Техов нанес несколько ударов ножом, и его отправили под домашний арест. Следствие считает, что 18 сентября 2019 года он нарушил меру пресечения и приехал на работу к бывшей супруге. Приревновав, Техов нанес ей более 15 ножевых ранений в различные части тела. Женщина умерла через несколько дней.
Инцидент попал на камеру видеонаблюдения магазина, в котором работала Гагиева. Родственники девушки сообщили, что Техов и раньше угрожал ей убийством. Полиция знала о происходящем, но никаких действий не предпринимала.
После этого громкого дела в Северной Осетии появилось движение против домашнего насилия "Хотæ" ("Сёстры"), активистами которого стали журналисты, блогеры и юристы. Организатор группы Агунда Бекоева отмечает: несмотря на тревожные ожидания, всплеска обращений по поводу домашнего насилия в связи с изоляцией, они не наблюдали.
Во время изоляции "Хотæ" провело анонимный онлайн-опрос о домашнем насилии в республике, в котором приняли участие почти 700 человек. Значительное число опрошенных (42%) сообщило, что за время самоизоляции переживали психологическое насилие в семье. Еще 30% сообщили, что пострадали от физического насилия. Официальных статистики на эту тематику, как и в других кавказских республиках, в Северной Осетии нет.
"Полиция не обладает реальной статистикой по обращениям о домашнем насилии, потому что большинство женщин отправляют из участка домой, даже не регистрируя их заявления", – рассказывает Бекоева. Она добавляет: иногда женщины сами забирают заявления, потому что мирятся с агрессором, боятся расправы с его стороны или теряют веру в то, что им смогут помочь.
"Мало кто готов проходить через унижения и обращаться выше или в прокуратуру. Республике очень не хватает НКО или фонда, который занимался бы сопровождением пострадавших в полиции и в судах", – уверена организатор движения "Хотæ". Бекоева отмечает, что после публикации каждого нового поста на странице "Хотæ" в социальных сетях, получает три-четыре обращения: "Люди сначала решили, что в городе появился кризисный центр, а мы всего лишь консультируем по вопросам, связанным с домашним насилием, объясняем, что пострадавшему делать дальше и как оформить заявление, чтобы в полиции его не «отшили». Трудно от осознания того, что реально помочь человеку в этой ситуации ты не можешь".
Поступающие в "Хотæ" обращения обычно связаны с физическим насилием. Оно в свою очередь сопровождается психологическим и нередко экономическим. У женщин часто отбирают детские пособия, грозятся отобрать дом, купленный на материнский капитал, или вешают на них кредиты, рассказывает Бекоева.
Иногда за помощью обращаются незамужние женщины, которые жалуются на преследование со стороны молодых людей. Самой табуированной остается тема сексуального насилия. "Анонимные опросы показывают, что с ним сталкивались многие женщины. Кто-то пострадал от родственников, друзей, знакомых семьи или соседей. О таком даже анонимно рассказать сложно", – уверена Бекоева.
Пока республика находится в процессе принятия проблемы, добавляет собеседница: "Мы только начали говорить о домашнем насилии. Я надеюсь, что отношение людей к проблеме начинает меняться, ведь когда ты что-то озвучиваешь, начинаются рефлексии. В состоянии рефлексии мы пока и находимся".
Правозащитники действуют в одиночку
Несмотря на то, что в каждой республике свои проблемы, правозащитники отмечают: нельзя сказать, что где-то ситуация проще.
"Опасение вызывают все республики. В последнее время прогремели трагические истории гибели Мадины Умаевой и Алены Батыровой, – говорит юрист Ольга Киселева. – Случай Мадины Умаевой, конечно, очень показателен для всей Чечни, где власти публично отрицают проблему домашнего насилия, не предприняли никаких попыток разобраться в противоречивой ситуации и подвергли психологической травме мать погибшей. Такая реакция властей может вселить страх и демотивировать других пострадавших от домашнего насилия обращаться за помощью в правоохранительные органы из-за боязни позора, давления со стороны властей. Так, та проблема, главная сложность которой состоит в латентности (особенно на Кавказе), станет еще более скрытой чем она есть сейчас".
Киселева отмечает, что правозащитникам часто бывает сложно уговорить пострадавшего бороться за справедливость – в условиях, когда пострадавшему никто не верит, трудно найти на это силы.
"Конечно же, есть случаи давления со стороны нарушителей, как это было, например, в деле сестер Алиевых , когда не только свидетели меняли свои показания против мужа пропавшей без вести Марем Алиевой, но и юристы отказались из-за угроз, – вспоминает Киселева. – В условиях отсутствия поддержки правоохранительных органов и эффективного законодательства правозащитники действуют практически в одиночку, что является невероятно сложно преодолимым барьером в поиске правосудия для пострадавших от домашнего насилия".
