Европейский суд по правам человека зарегистрировал жалобу о нарушении прав 12-летней девочки, которую родственники в Ингушетии подвергли "женскому обрезанию" – калечащей операции на гениталиях.
В 2019 году девочку и ее брата, живших после развода родителей с матерью в Чечне, отец пригласил в гости в Ингушетию. Там его вторая жена отвела падчерицу (а также свою восьмилетнюю дочь) в клинику "Айболит" в Магасе, где гинеколог Изаня Нальгиева провела ей операцию на половых органах.
В тот же день брат девочки позвонил матери в Чечню и рассказал, что его сестру куда-то увозили, а потом вернули "всю в крови". Дома в Чечне у ребенка поднялась температура, родные вызвали скорую. Дежурный врач обнаружил у девочки "в области клитора и малых половых губ резаную рану размером 5мм х 6мм и глубиной в 2 мм".
По заявлению матери девочки против Нальгиевой было возбуждено уголовное дело по статье о причинении легкого вреда здоровью, максимальное наказание по которой – до четырех месяцев лишения свободы.
В жалобе в ЕСПЧ, составленной юристом проекта "Правовая инициатива” (российские власти признали "Правовую инициативу" "иностранным агентом"; организация с этим не согласна. – Прим. ред.) Татьяной Саввиной, говорится об отсутствии в России эффективных средств защиты от калечащих операций у девочек и женщин.
В интервью Кавказ.Реалии Саввина рассказала об этом деле и о том, почему практика "женского обрезания" продолжает существовать на Северном Кавказе.
– В жалобе, которую зарегистрировал ЕСПЧ, говорится о том, что не было проведено эффективное расследование факта "женского обрезания". Расскажите об этом подробнее.
– Мы говорили не только о неэффективном расследовании, но также об отсутствии средств правовой защиты на национальном уровне. Мы заявляли, что в России эта операция была квалифицирована по самой легкой из возможных статей Уголовного кодекса. Это статья 115, причинение легкого вреда здоровью.
Во-первых, она предусматривает очень маленькое наказание для преступника: штраф до сорока тысяч рублей либо лишение свободы на срок до четырех месяцев. Во-вторых, срок давности по привлечению к ответственности по этой статье – два года, он уже истек за время расследования. Получается, что врач, проводившая операцию, даже если будет обвинительный приговор, не понесет реального наказания – ее освободят от него из-за того, что срок давности истек.
К неэффективному расследованию относится и то, что соучастники преступления не были привлечены к ответственности. Мы подавали заявление о возбуждении уголовного дела в отношении и директора клиники, где была сделана операция, и отца девочки, по чьей инициативе она была проведена, и мачехи с медсестрой, которые участвовали в операции и держали девочку. Это все соучастники – и они не понесли никакого наказания, потому что следствие ссылалось на отсутствие, по его мнению, состава преступления.
– В этом уголовном деле одна фигурантка – врач Нальгиева, проводившая операцию. Чем для ингушской клиники "Айболит" закончилась эта история?
– Когда была сделана операция, по заявлению мамы девочки республиканское управление Росздравнадзора провело проверку, им вынесли предупреждение – и, собственно, все.
– Клиника продолжает работать?
– Да, она продолжает работать. Как я понимаю, они просто больше не оказывают услуги по детской гинекологии. Ну, по крайней мере, официально.
После проверки Росздравнадзора мы снова подавали заявление и пытались обратить внимание следствия на то, что директор "Айболита" выступает соучастником преступления, потому что они предоставляли такие услуги за деньги, у них это было в прайс-листе, размещённом на сайте ещё в 2016 году.
В ответ на это заявление была проведена доследственная проверка в отношении клиники, но проверили ее работу только за 2020 год. А операция прошла год назад – в 2019-м. В итоге следствие заявило, что в 2020 году услуги по детской гинекологии не оказывались, и поэтому, по их мнению, никаких нарушений здесь нет. Они просто проигнорировали наши требования и не проверили остальные годы, как мы просили в заявлении.
– Известно ли вам, как сейчас живет пострадавшая девочка?
– Мы на связи, у нас адвокат в Ингушетии, которая работает с делом на месте. Во время судебного рассмотрения дела по нашей инициативе были проведены две экспертизы.
Первая – акушерско-гинекологическая, она устранила недостатки экспертизы, проведенной во время следствия. Появились новые факты: стало известно, что у девочки полностью отрезан капюшон клитора, хотя ранее в экспертизе, которая была на следствии, говорилось о "насечках в области клитора" и ране. Но там ничего не было о том, что вообще-то капюшон клитора полностью удален. Кроме того, экспертиза совершенно точно установила, что на момент проведения операции у девочки не было никаких воспалений и показаний для оперативного вмешательства.
На суде Нальгиева утверждала, что провела операцию по медицинским показаниям для рассечения синехий (сращений. – Прим. ред.) малых половых губ. Однако экспертиза показала, что оставшиеся рубцы не только не являются следами заживления синехий, но и не соответствуют ни одному стандартному хирургическому разрезу в области наружных половых органов у женщин. Это важно, потому что точно устанавливает характер повреждений, причиненных девочке, и полностью опровергает версию обвиняемой.
Вторая экспертиза – психологическая. Она выявила, что у девочки есть психологическое расстройство, вызванное операцией.
– И тем не менее те, кто в этом участвовал, фактически освобождены от ответственности?
По российским законам даже если полностью клитор удалить, то все равно это будет "легкий вред здоровью"
– Дело в том, что по российским законам степень тяжести вреда здоровью определяется медицинскими критериями из постановления правительства. Это исчерпывающий перечень, и там вообще не упоминается слово "клитор". Поэтому у нас очень ограничены возможности для квалификации случаев "женского обрезания". По российским законам, даже если полностью клитор удалить, то все равно это будет "легкий вред здоровью".
– Были ли ранее в ЕСПЧ подобные дела?
– Насколько мне известно, это дело первое, когда жалуются на проведение калечащей операции на женских половых органах. Раньше в ЕСПЧ были дела, косвенно касающиеся "женского обрезания" в контексте депортации: например, девочку собирались депортировать в страну, где ей угрожала такая операция. И тогда суд говорил, что нельзя депортировать, так как есть риск нарушения третьей статьи Европейской Конвенции, которая запрещает пытки и жестокое обращение.
А вот дел, в которых бы постфактум рассматривалось проведение этих операций, еще не было, насколько я знаю.
– Как этот кейс может повлиять на подобную практику на Северном Кавказе?
– Мы надеемся, что рассмотрение дела в ЕСПЧ поможет обратить внимание российского государства на проблему и изменить наши законы. Это должна быть или отдельная статья в Уголовном кодексе, или изменение критериев определения степени тяжести вреда здоровью и срока давности привлечения к ответственности.
Когда эту операция делают маленьким девочкам, они до конца не могут понять, что с ними произошло
Когда эту операция делают маленьким девочкам, они до конца не могут понять, что с ними произошло, и защитить свои права. А когда они становятся совершеннолетними, у них по российским законам уже нет никакой возможности это сделать, потому что срок давности прошел.
Мы надеемся, что это дело сподвигнет государство принимать какие-то меры для защиты девочек и женщин: и юридические, и просветительские.
– "Правовая инициатива" дважды выпускала доклады о практике подобных операций на Северном Кавказе и в частности в Дагестане и Ингушетии. Официальной статистики, понятно, нет, но, по вашим наблюдениям, какова динамика?
– Пока не было новых исследований, говорить об этом сложно. Я думаю, она осталась примерно на том же уровне: в нашем втором докладе говорилось, что как минимум 1240 девочек в год подвергаются этой операции. И я не думаю, что это число сильно сократилось за последние два года – никакие меры, чтобы это исправить, приняты не были. Поэтому с чего бы количеству случаев уменьшаться?
– Религиозные деятели, ссылаясь на традиции, заявляют о "пользе" "женского обрезания". Например, в подобных заявлениях дагестанского муфтията силовики искали, но не нашли признаков экстремизма. Почему российское государство закрывает глаза на явное нарушение закона?
– Удивительно даже, как наши власти игнорируют эту проблему. Причем "женское обрезание" – это не специфическая для Кавказа тема, потому что люди уезжают из региона и проблема уезжает вместе с ними. Если помните, в 2018 году "Медуза" опубликовала историю о московской клинике у станции метро "Бауманская", которая проводила такие операции за пятьдесят тысяч рублей. Практически самый центр столицы! Большой вопрос, почему власти закрывают глаза на то, что происходит у них под носом.
Столько звоночков: два доклада, новости о том, что это происходит прямо в центре Москвы, случай с пострадавшей девочкой в Ингушетии – этого всего, вероятно, недостаточно, чтобы начали предпринимать какие-то реальные шаги. Это намеренно происходит или это какое-то упущение? У меня нет ответа.
***
По данным ООН, калечащая практика женского обрезания распространена в ряде стран Африки, Азии и Ближнего Востока, а эмигранты привозят ее в Европу и Северную Америку.
Несмотря на обращения "Правовой инициативы" в различные государственные органы и общественный резонанс, вызванный её докладами, должной реакции на них не последовало. Так, Генпрокуратура переслала обращение в прокуратуру Дагестана, которая "не установила случаев проведения таких операций". Вслед за надзорным ведомством и удовлетворившись его официальным ответом, об отсутствии проблемы заявила Общественная палата России.
