Это следует из исследования "Левада-центра", опубликованного в конце июля. Оставить Путина в Кремле и после 2024-го желают 54 процента опрошенных. Рекордно низкой стала доля тех, кто затруднился с ответом – таких всего 8 процентов.
Эти данные появились накануне 20-й годовщины прихода Владимира Путина к власти – в качестве главы правительства России (президентом он был избран весной 2000 года). Рейтинг российского лидера колеблется, в последний год он заметно снизился, но всё еще остается достаточно высоким: по данным на июнь этого года, деятельность Владимира Путина одобряли около двух третей россиян.
Правда, многие сомневаются, насколько искренне это доверие. Максимума с июля 2001 года достигла доля опрошенных, считающих, что люди доверяют Путину, поскольку не видят ему альтернативы: так ответили 43 процента респондентов. А вариант "люди надеются, что Путин в дальнейшем сможет справиться с проблемами страны" оказался наименее популярным за 19 лет – и составил 24 процента.
Но не Путиным единым, хотя бессменный премьер-президент-премьер-президент и стал безусловным символом последних двух десятилетий российской истории. За 20 лет претерпели изменения взгляды граждан России на себя, страну, ее настоящее и прошлое, на отношения с миром за российскими границами. О том, каковы были эти изменения, чтó они говорят о сегодняшней России, ее жителях и их перспективах, Радио Свобода в рамках проекта "Путин и Россия. 20 лет" рассказал один из ведущих российских социологов, директор "Левада-центра" Лев Гудков.
Лидер, которого ждали
– Давайте начнем с начала, то есть с 1999 года. Как можно охарактеризовать тогдашнее состояние общественного мнения России? Какое общество возглавил Владимир Путин? Там уже существовали намеки на то направление, в котором он стал это общество менять, или по состоянию на конец 90-х это было что-то вроде чистого листа, на котором преемник Ельцина мог писать то, что считал нужным?
– Конечно, это не был чистый лист. Существовал общий негативный фон, который мы фиксировали начиная примерно с 1995 года. Глубокая фрустрация, разочарование от несостоявшихся надежд и иллюзий относительно того, что отказ от советской системы тут же обернется экономическим процветанием, жизнью, как в "нормальных странах", как тогда говорили. Очень глубокий трансформационный спад вызвал тяжелые переживания и разочарование в демократах, в правительстве реформаторов. Тем более, что они давали поводы для этого. Усиливалась одновременно и консервативная критика, заявления, что все происходящее – результат заговора ЦРУ, Соединенных Штатов по развалу СССР. Постепенно поднимался темный, мутный русский имперский национализм. Свою роль сыграло и поражение в Первой чеченской войне, и начавшиеся теракты. В 1998 году на фоне мирового кризиса, который очень больно ударил по экономике России, лишив людей надежд и сбережений, возникли ожидания авторитарного лидера, спасителя, "отца нации". Это было еще до Путина, подчеркиваю, такие ожидания возникли в 1997-98 году. Путин лишь вложил себя в них, как физиономию в паспарту для фотографии.
– Очень важен. В июле 1999 года Путина практически никто не знал, в августе, когда он появился на фоне событий в Дагестане, 31% одобряли его деятельность, 33% не одобряли, а 37% вообще не знали, кто он такой, и затруднялись ответить. Но уже в сентябре, после того как Путин объявил, что будет "мочить в сортире" боевиков, его рейтинг подскочил до 53%, а уровень неодобрения снизился до 27%. В ноябре-декабре, когда шли активные военные действия в Чечне, рейтинг подскочил до 80%, а число недовольных действиями Путина упало до 12%. Здесь, конечно, есть прямая зависимость. Но не только Чечня: в целом ощущение, что пришел вождь, который выведет страну из кризиса, было чрезвычайно сильным. Еще ничего в экономике не изменилось, а настроение, все оценки ситуации резко подскочили. Я бы сказал, что общество опознало его как своего, приняло на фоне глубокого разочарования, которым характеризовались последние годы правления Ельцина.– Вы упомянули поражение в Первой чеченской войне, но приход Путина связан с началом Второй чеченской войны. Насколько важен был этот фактор?
– Вы сказали, что Путин как бы свое лицо вставил в уже имевшуюся рамку портрета будущего вождя. Это значит, что на "портрете" не обязательно должен был быть Путин, что это не его заслуга, а мог быть любой – и Степашин, если бы удержался в кресле премьера, и Примаков, если бы победил на парламентских выборах в конце 1999 года?
– Именно так и было. Образ сильного лидера периодически переносился с одной фигуры на другую чуть ли не с конца 80-х: с Горбачева на Ельцина, с Ельцина на Руцкого или Лебедя, затем Немцова – но с затуханием таким. В самом коце 90-х, после отставки Немцова и правительства "младореформаторов", это было ожидание кого-то из силовиков. Хотя ни Бордюжа, ни Примаков, ни Степашин не соответствовали образу решительного, сильного человека, но ожидания были. Массовое сознание как бы пробовало – подходит, не подходит эта фигура на такую позицию. Путин, высказав очень решительно свою готовность к силовым действиям в отношении чеченцев и вообще тех, кто воспринимался как враги, вполне уложился в эти структурные ожидания.
Качели популярности
– Если взять историческую эпоху Путина, которая еще не закончена, но два десятилетия уже отсчитала, – с чем связаны пики и провалы рейтинга доверия к нему общества к Путину как лидеру? Именно с силовыми действиями: Чечня, Грузия, аннексия Крыма и прочие маскулинно-милитаристские дела?
– Да, пики популярности приходятся именно на моменты демонстрации силы, решительности и апелляцию к имперским представлениям. Первый взлет – это 1999 год, начало Второй чеченской войны и жажда реванша за предыдущее поражение. Дальше относительный провал следует после гибели "Курска" и терактов на Дубровке и в Беслане. Тем не менее, начинает улучшаться экономическая ситуация, и рейтинг Путина поднимается до 85% к концу первого срока. Монетизация льгот обрушивает его до уровня 65%, а потом начинается плавный и устойчивый подъем до лета 2008 года, войны с Грузией. За это время, период между 2000 годом и 2008-м, происходит рост реальных доходов населения. Он составлял 6-8% ежегодно в среднем – это очень много. В стране начался потребительский бум. Люди почувствовали, что наконец-то они начали жить, потреблять. И это составило базу для массового признания и поддержки Путина, несмотря на то что именно в этот период начинается зажим политической деятельности, фактическая ликвидация оппозиционных политических партий, местного самоуправления и прочие вещи в авторитарном духе. Но пик приходится на август 2008 года – милитаристский ажиотаж в связи с войной с Грузией
.
А дальше почти сразу разразился мировой кризис. С этого момента начинается длительный период падения популярности Путина – до конца 2013 года. Я вообще тогда думал, что это необратимый процесс его делегитимации в глазах общества. В декабре 2013 года была достигнута низшая точка рейтинга – 61%. Но тут начинается Майдан, разворачивается совершенно невероятная по демагогии, интенсивности, ожесточению антизападная, антиукраинская пропаганда, связанная с аннексией Крыма, рейтинг мгновенно взлетает, максимум приходится на 2015 год – 89%. После этого, если говорить о длительных трендах, он медленно спадает, поскольку начинается усталость от милитаристской мобилизации, доходы идут вниз, есть страх перед большой войной, о чем наши респонденты постоянно говорили. Начинается медленный процесс спада, идущий до лета 2018 года. Тогда Путин подписывает законопроект о повышении пенсионного возраста и тем самым принимает на себя полную ответственность за положение дел.
– За символический статус России как, в его версии, возрождающейся державы, обретшей опять тот авторитет, которым пользовался СССР на мировой арене. Это преподносилось как главное достижение Путина: внешняя политика. Потому что во внутренней политике его достижения выглядели очень скромно, если не отрицательно. Экономически не было каких-то особых достижений, кроме упомянутого мной и позднее прекратившегося роста доходов. Коррупция при Путине достигла невероятных размеров – это становится постепенно главной проблемой в глазах населения. Коррупция, несправедливость и экономические проблемы – вот главные претензии к Путину. Накапливается усталость и раздражение. Но раньше ответственность за внутреннее положение дел переносилась с Путина на Медведева как премьер-министра, на правительство, на депутатский корпус, на местные власти и так далее. Работал старый механизм "царь хороший, бояре плохие".– А за что же он отвечал до этого?
– Это до 2018 года. А после?
– После того, как президент подписал пенсионный законопроект, рейтинг его обрушился примерно на 35-40%. Этот тот уровень, ниже которого, вообще говоря, популярность Путина никогда не падала. Потому что это уровень, который обеспечивается пропагандой и всеми другими институтами.
"Моя хата с краю"
– Люди, далекие от социологической кухни, часто задаются вопросом: насколько общественное мнение – это пластилин, насколько оно формируемо? Вы сказали: происходит начало очередной силовой кампании, и рейтинг Путина растет. Происходит Крым с его пропагандистским обеспечением – тоже видим небывалый всплеск популярности президента. Так можно накачивать общество до бесконечности, или все-таки включаются какие-то механизмы, благодаря которым люди начинают больше смотреть на то, что происходит за окном, а не на телеэкране?
– Вообще говоря, отношение к власти в целом и к Путину, в частности, принципиально двойственно. Высокий рейтинг и одобрение деятельности Путина – это не личные его достижения, а оценка символической роли президента, его позиции. Потому что, когда он оценивается как человек, лидер, включаются совершенно другие критерии. Никакой тут эйфории или симпатии особенной нет, отношение к нему достаточно равнодушное, примерно по формуле "я не могу сказать ничего плохого о нем". Не то, что хорошее, но и плохого нет. На вопрос, который мы регулярно задаем после того, как появился доклад Немцова "Путин. Коррупция" – виновен ли президент в тех злоупотреблениях, в которых его обвиняют оппоненты, ответы выглядят так. "Несомненно виновен, так как об этом говорит множество фактов, приводимых в интернете и в свободных СМИ", – утверждают 11% опрошенных. (Это данные за 2017 год, когда последний раз такое исследование проводилось). Другой вариант ответа: "Наверное, да, виновен, как и все высокопоставленные чиновники, но я об этом мало знаю и не слежу за этим". Это такой лукавый вариант ответа, который позволяет уходить от прямой оценки. Его дают 34%. "Даже если это правда, важнее, что при нем страна стала жить лучше", – говорят 24%. И категорически не приемлют какой-либо критики Путина 17%.
То есть большая часть говорит: да, виновен, несет ответственность за коррупцию, но какая разница, если при нем жить лучше? Вот это отчужденное отношение к Путину и является опорой режима. Неучастие, безоценочное, нейтральное, пассивное, отстраненное отношение – это и есть несущая конструкция авторитарных режимов. "Моя хата с краю". Весь советский опыт жизни при репрессивном государстве, необходимость приспосабливаться к этому, дает такое двоемыслие. Да, государство коррумпировано, произвол чиновников, но сделать с этим я ничего не могу, поэтому вынужден терпеть. Вот примерно эта формула: пассивное отношение к власти и стремление спрятаться в норке собственной частной жизни.
– Открытое оппозиционирование, резкие негативные выражения в отношении власти характерны только для очень небольшой части населения. В принципе критическое отношение к нынешней системе свойственно примерно трети населения. Но активно выступать готовы не больше 6-7% в целом. Сильнее это выражено в мегаполисах, особенно в Москве. Москва вообще, по последним нашим замерам, настроена скорее антипутински. Тех, кто не желает видеть Путина во главе страны и после 2024 года, здесь немножко больше, чем тех, кто не против: 49% против Путина, 45% – за.– То есть не происходит корреляции между тем, как ухудшается социально-экономическое положение населения, и готовностью участвовать в демонстрациях, что-то еще активное предпринимать, выражать свое недовольство более открыто?
Украина – бывший друг, ныне враг
– А как россияне при Путине смотрели и смотрят на внешний мир и место России в нем?
– Конфронтация с Западом нарастала вместе с разворотом в сторону политики относительной ресоветизации, подъема советских ценностей и представлений, общих разговоров о том, что у России особый путь, западная демократия нам не подходит и так далее. Это плавный процесс, он стал заметен примерно с 2004 года, когда подготовка к 60-летию Победы развернула весь комплекс обращений к милитаристскому прошлому, включая прежде всего культ Победы. К этому же периоду относится реакция на то, что балтийские страны вступили в ЕС и НАТО. Начинается резкая кампания по дискредитации этих стран, обвинения в поддержке фашизма, в реабилитации коллаборантов. Это ярко проявилось в 2007 году во время конфликта в Таллине вокруг "Бронзового солдата". Тогда становятся регулярными обвинения в адрес ряда соседних стран, в том числе Польши, как настроенных антироссийски, русофобски и т.д.
– А украинская "оранжевая революция" разве не была переломным моментом?
– Эта работа шла постепенно. Если смотреть на графики наших замеров отношения россиян к Украине, то каждая политическая кампания давала вспышку антиукраинских настроений: 2004, 2008 и прочих годов, некоторые всплески. Но надо было приложить очень много усилий, чтобы преодолеть взаимные симпатии, чувство близости россиян к Украине, представить ее врагом.
– Сейчас какие чувства россияне испытывают к украинцам, в основном негативные или все-таки нет?
– В основном негативные. А ведь еще в ноябре-декабре 2013 года никакой неприязни, агрессии, антипатии к украинцам и Украине не было. Когда начался Майдан, то абсолютное большинство, примерно 75% опрошенных, говорили, что не следует нам вмешиваться в украинские дела. Но пропаганда подняла очень важные темы: мол, на Украине произошел государственный переворот, к власти пришли крайние националисты, угрожающие геноцидом русскому населению. То есть пропаганда заговорила на языке борьбы с фашизмом, на языке Второй мировой войны, а это очень чувствительная тема для русского сознания. И ситуация с восприятием Украины мгновенно изменилась.
Царь-батюшка Иосиф Виссарионович Брежнев
– Вы тем самым затронули тему отношения россиян к своему прошлому, она тоже в контексте путинской эпохи важна. Как за время путинского правления менялись приоритеты общества при взгляде на важные исторические эпохи, моменты, персонажей? Часто пишут, допустим, о том, что стала сильно набирать обороты массовая популярность Сталина. А что еще?
– Пошло возрождение и насаждение всех имперских и изоляционистских представлений. Пропаганда сама по себе не выработала и, видимо, не в состоянии выработать каких-то новых представлений, привлекательных для общества. Нет новых ориентиров развития. Поэтому легитимация власти идет через апелляцию к утопическому, мифологическому прошлому. Светлое прошлое взамен светлого коммунистического будущего. Это очень важно. Соответственно растет идеализация советской власти как сильной, справедливой, народной, заботливой и прочее. Вместе с этим поднимается действительно и фигура Сталина, в контексте победы в войне прежде всего, человека с жесткой рукой, но выведшего страну на уровень супердержавы, не допускавшего коррупции в стране и прочее. Фигура Сталина, как и идеализация советского прошлого в целом, является условием для выражения недовольства настоящим. Поскольку политика просто стерилизована, возможности обсуждения реальных проблем политических закрыты, вообще говоря, образ будущего, представление о том, куда идет страна, полностью исчезли, то люди вынуждены для оценки настоящего все время сравнивать его с некоторым фиктивным прошлым
.
– А как получается, что популярны одновременно фигуры и образы и советского, и досоветского прошлого? И Сталин, и Николай II среди наиболее популярных фигур. Как это все в общественном сознании сливается?
– Оно объединяется на одной мысли – на том, что у нас была великая держава, которой мы должны гордиться. Ни проблемы, которые существовали в прошлом, ни цена установления коммунистического режима, ни террор, ни репрессии в это не включаются. Россия великая – и точка. Особенно часто повторяются слова Александра III о том, что армия и флот – главные союзники России. И это соединение милитаризма, имперских символов, претензии на особую роль в мировой истории компенсирует убожество частной жизни, зависимость маленького человека от произвола власти, от бюрократии, становится очень важным основанием для консолидации с властью, для ощущения единства. Это с одной стороны. С другой – фиктивное прошлое разрушает чувство реальности, возникает мощный разрыв между тем, что происходит в повседневной жизни, и в мифологическом плане, где мы великая страна.
Люди смотрят – доходы падают, за последние пять лет реальные доходы снизились на 10-13%, это в среднем, а по отдельным категориям населения гораздо сильнее. Об этом они могут судить так же, как о коррупции, о произволе властей. Это один план. Другой, совершенно не пересекающийся –тот, который навязывает пропаганда: у нас особый путь, нами все восхищаются и боятся, мы вновь стали великой державой. Это компенсаторное удовлетворение от мифического прошлого, от идеологизированной исторической и политической роли России.
Медленный процесс деградации
– Мы начали наш разговор "пейзажем" 1999 года, завершим его взглядом на общественное мнение 2019 года. Из того, как сейчас выглядит восприятие россиянами самих себя, положения страны, внешнего мира и так далее, просматриваются какие-то тенденции, куда пойдет развитие дальше?
Другой тренд – усиление авторитарных, с моей точки зрения правильнее было бы их назвать тоталитарными, институтов, сохранившимися от советских времен. Это прежде всего силовые структуры, зависимый от власти суд и система образования. Они обеспечивают консервативный тренд, они направлены на сохранение и поддержку режима. В результате мы имеем дело с инерционным процессом: идет общая деградация системы, накопление раздражения, но нет никаких признаков того, что общество готово к другой программе деятельности, к борьбе за свои интересы. Очень небольшая часть, мы это видим на московских протестах, готова выступить с открытой критикой властей. Но то, что определяло в 1980-е годы развитие в Восточной Европе – появление параллельных общественных институтов, подготовка к политическим изменениям, разработка какой-то программы деятельности на будущее, этого пока нет. Дело не в том, что люди выходят на улицы с какими-то протестами. Нет работы на будущее, нет понимания серьезности усилий, которые необходимы для изменения нынешнего курса. Это все-таки очень усталое общество.– Есть две тенденции, они разнонаправленные. Одна – растет раздражение, диффузное недовольство, чувство протеста, несправедливости усиливается в обществе. Но оно не ведет к какому-то участию в общественной деятельности, поэтому его можно либо канализировать, направив на каких-то внешних врагов, либо оставить в таком диффузном виде. Поэтому усилия власти направлены на то, чтобы подавить возможность организации протеста, общественного недовольства, усиления оппозиции, слияния разных групп в какое-то общее движение. Идет кастрация любой политической или общественной деятельности. Поэтому сам по себе уровень недовольства и раздражения не опасен для режима.
– Россия опять посреди застоя?
– Да, если провести аналогии с брежневским временем. Медленный процесс деградации, снижение уровня жизни и такое общее уныние. Я не беру небольшую часть столичных жителей, которые по-другому оценивают ситуацию и по-другому живут. Но даже специальные исследования молодежи показывают, что есть сильное дистанцирование от политики, от необходимости участия в общественных делах. Это парализует возможности изменения.
– А как же "школота" так называемая, которую выводит на улицу Навальный – это небольшой процент по вашим данным?
– Небольшой. Конечно, это очень важная вещь, потому что протестующие быстро набирают политический опыт, у них резко меняется мотивация к участию в общественных делах, появляется ответственность за страну, за собственное будущее. Но все-таки это очень небольшая часть. Большая вина, мне кажется, на нашей интеллектуальной и культурной элите, которая стоит скорее в оппозиции Путину и его режиму. Но она настолько проникнута самодовольством именно из-за этой своей критической дистанции к властям, что этого хватает ей, чтобы уже ничего другого не делать.
– То есть не разговаривать с остальной частью общества?
– Она не передает собственные знания и понимание происходящего, в том числе и о советском прошлом. Я много раз говорил, что появляются замечательные работы историков, уже никакой тайны о репрессиях, о природе сталинизма нет, но эти книги выходят тиражом тысяча экземпляров, нет перехода на средства массовой информации, нет распространения этого накопленного знания в обществе. Поэтому так легко воспроизводятся пропагандой эти мифы о Сталине, о благополучном советском времени и прочее. Уже никто не помнит ни убожества той жизни, ни бедности, ни бесперспективности, ни насилия, которое тогда было, – считает руководитель "Левада-центра" Лев Гудков.
